Смертный бой. Триколор против свастики - Страница 99

Я не знаю, кто там, на небесах, решил так пошутить, подарить России второй (или третий, или вообще черт его знает какой) шанс. Или, может, это очередное наказание для только-только поднимающего голову многострадального народа.

Что я знаю, так это то, что сделал все, что мог. И даже что не мог.

Я не помню, когда именно остался главным в нашей роте. Точнее, возглавил то, что от нее осталось.

Это получилось как-то само собой. Нашего командира убили, взводный погиб в самом начале — немцы пошли на прорыв, и он оказался в не самом лучшем месте, в не самое лучшее время.

Плюньте в рожу тому, кто говорит, что техническое превосходство — это все. Или кто говорит, что немцы плохо воевали. Поимев с ними дело, я вдруг осознал, что наши деды и прадеды были не просто героями — они были ГЕРОЯМИ. Настоящие чудо-богатыри, сумевшие победить самых настоящих исчадий ада, умелых, расчетливых и хитрых. Жестоких, сильных, умных.

Наша рота оказалась на одном из участков их прорыва. Одном, наверно, из многих — этого я тоже точно не знаю. И фашисты перли вперед, наползали словно облако тьмы, неостановимое и смертельное.

И простые русские мужики в очередной раз показали, что гены тех, кто когда-то останавливал тевтонцев, громил Фридриха, бил кайзера, забарывал Гитлера — что эти гены еще есть, что они еще живы. Жив тот самый дух, что делал армянина, татарина, украинца, калмыка, еврея, белоруса, великоросса, казаха или якута русскими воинами. Неутомимыми, несдающимися, страшными в бою.

Наша рота и весь батальон держались почти два часа. Я не знаю, сколько наци убил. Не знаю, скольких убили мы все, вместе взятые. Знаю, что у меня кончились патроны. Помню, как опять дрался ножом, прикладом и даже подобранным где-то штыком от трофейного «Маузера».

Я и мой уже взвод держали целый многоквартирный дом на окраине. О, думаю, мой первый командир был бы доволен — смена позиций, растяжки, аккуратные выверенные очереди. Да мы стали целым домом Павлова — и его защитникам еще один, отдельный поклон. Ибо я не понимаю, как они удерживали его столько времени — мы с гораздо лучшим оружием с трудом протянули сто двадцать минут. Сраные два часа. Против двух месяцев наших предков.

Я понял, что все для меня заканчивается, когда увидел обрушение соседнего дома — там были наши АГС и ДШКМ, удерживающие еще фрицев от прорыва.

На тот момент у меня осталось двадцать четыре патрона и одна граната. И дурацкий штык-нож. И все. Против МГ-34 и «Маузеров». И из оставшихся в живых бойцов я был еще самый богатый — у других не было и этого.

— Где же наши? Где, млять, наши?!! — Леха еще не истерил, но был к этому весьма близко.

— Прорвемся, брат, прорвемся. Прорве… — Василий Сагайлыков, хрен знает кто по национальности, умер после этой фразы. Пуля немецкого снайпера. Или нет — откуда мне знать, откуда прилетел смертельный кусочек свинца?

Следующее, что помню — как фашисты полезли в дом. И как где-то при этом играл музыкальный центр. Причем играл какой-то блатняк. Который я терпеть не могу.

Я и Леха, с ножами, заныкались на лестничной клетке в каком-то закутке над лифтом. Даже смогли убить неосторожно прошедших мимо фашистов — но нас услышали.

Прилетевшая откуда-то снизу граната нас с другом разделила — я ввалился в одну квартиру, он в другую. Это был последний раз, когда я его видел.

Лестничная площадка уже простреливалась, и за стенкой ванной комнаты буквально ощущалось передвижение немцев. В отчаянии я пальнул прямо через дверь — судя по хрипу, даже попал. В ответ прилетело столько, что вывалился косяк.

И еще — меня зацепило. Не очень сильно, но, сука, больно. Тем не менее влетевшего в квартиру нациста я встретил ударом штыком. Из шкафа, прикиньте.

Было бы смешно, да. Но эта тварь успела выстрелить. Попало в живот.

Адская боль бросила на пол. Простреленная рука в сравнении с этим была царапиной.

Когда мне частично вернулась способность соображать, я вдруг понял, что это все. Совсем все. Вообще. В голове почему-то крутилась песня Шевчука «Люби всех нас, Господи, тихо».

— Моя песня, конечно, дождливого рода, — сомневаюсь, что в моем хрипе эти слова были различимы. Но они помогли мне выдернуть чеку.

Вдруг вспомнились встретившиеся мне на недолгом боевом пути люди. Витек, запихиваемый в вертолет — что самое забавное, американский. У них там еще поляк с нами остался, чтобы еще раненого смогли взять. Боевой паренек, неплохо говорящий по-русски.

Вспомнился комроты, пристреливший дерьмократа и, похоже, погибший в развалинах соседнего дома.

Вспомнился взводный — настоящий, буквально символический Ванька-взводный, умерший в самом начале сегодняшней катавасии.

Вспомнился офицер, оттащивший меня от немца, которому я буквально снес башку прикладом. Надеюсь, вы живы еще там, поляк и офицер? Вы хорошие люди.

Боль резко усилилась, и я на несколько секунд потерял сознание. Или не потерял — но перед глазами уже все плыло.

Наконец, вспомнились друзья, родители, девчонка, с которой так глупо поругался не так уж и давно. И с которой теперь уже никогда не помирюсь. Вспомнилась кошка, каждый вечер приходящая спать ко мне на кровать — и требовательно мяукающая, если я засиживался перед компом.

Я не знаю, как закончится эта очередная война. Я не знаю, сможет ли хоть на этот раз Россия стать первой.

Я этого никогда не узнаю. Но я верю. Верю в нас, в русских и не очень людей, которые смогут, наконец, вопреки всему взять свое. И никому никогда не отдать.

— Прости, мама, — сил держать гранату у меня больше не осталось…